«Моя палитра» Ашота Хачатряна
Мы договорились встретиться с Ашотом Хачатряном в его мастерской. Мне доводилось общаться с ним в Союзе Художников, но только как с главным редактором и издателем нашей газеты «Художник Петербурга», поэтому было очень интересно, какой он художник. Зима 2010 в Петербурге выдалась очень морозной и снежной. Я вышла на Московский проспект — руки, ноги и нос замёрзли мгновенно. Кругом груды снега и льда, с крыш свисали огромные, страшные, холодные сосульки. Казалось, что с каждым вздохом замерзает всё внутри. Я пошла быстрее, нашла нужный дом, поднялась на последний этаж и, замёрзшая с ног до головы, зашла в мастерскую. В первые минуты даже не поняла, куда я попала. Вдоль высоких окон — настоящий, живой, зелёный сад с фруктами, где растут гранаты, инжир, китайские розы, пальмы, кактусы. На столе, который сделан Ашотом в виде палитры — румяные яблоки, аппетитные груши, орехи, ароматное красное вино. А на стенах – «пожар» живописи, обжигающий глаза и душу. Я попала на новую планету, в мир Ашота Хачатряна. Ашот Хачатрян родился в Армении, стране, где горы, скрывающиеся в дымке, расколоты столетним ломом времени, где древней вязью Месропа Маштоца на хачкарах записана история великого народа, где в темных храмах Гехарда в полумраке живут легенды о великом прошлом и не очень радостном настоящем. Получив профессиональное образование, Ашот Хачатрян взял в руки кисть, масло и начал писать свою Армению… Художник уже очень давно (30 лет) живет в Питере, холодном северном городе, засыпанном лиловым снегом. И теплая Родина является ему в воспоминаниях или ароматах гранатового сада мастерской на Московском проспекте. Параджанов, Тертерян – эти великие армяне XX века «играли» с гранатом, священным фруктом солнечной земли, символом плодородия и вечности. Гранат, распахнувшийся навстречу солнцу на столе армянского двора, «переехал» в стеклянную мастерскую на Московском проспекте северного холодного города. Он растет в этой мастерской, цветет в положенное время нежным персиковым цветом, неожиданно превращаясь на полотнах Хачатряна в брызги темного насыщенного красного. Мастер смело работает с этим цветом, очень сложным для живописца, грозящим каждую секунду превратиться в кровавый, тревожный, неспокойный, предупреждающий об опасности. Но красный, как никакой другой цвет, выражает состояние души. Кармир – так называется этот цвет по-армянски. Секрет производства армянского пурпура или цирани хранился в тайне многие века. Разгадал ли его загадки Ашот Хачатрян? В любом случае красный цвет им генетически унаследован. Но он очень разный – его красный цвет. В «Колоколах» — сложная цветовая палитра, и красный только пробивается наружу. А потом началось вытеснение всего «лишнего». Как у Паганини уменьшалось количество струн на скрипке, а он играл и играл свой концерт, так и Хачатрян постепенно освобождался от наслоений других цветов, не изгоняя, а предпочитая и освобождая, давая дорогу чистому красному. Так что кармир последнего времени – это и попытка решить сложную живописную задачу: красное на красном. В «Красный натюрморт с гранатом» уже лишь всполохами врываются пятна зеленого или белого. Красный натюрморт стал вариациями на тему армянского церини и превратился в «симфонию в красном» в абстрактной композиции. Смело, раскованно, создает он живописную свою «Поэму огня», словно бросая перчатку другому великому огнепоклоннику — Скрябину. Нашел ли он свой цвет, свой язык или это – лишь очередной этап, покажет время. Потому что Хачатрян – художник очень разный. С энтузиазмом углубляясь в исследования чисто живописных проблем, он отдает дань и традициям: «Летом и осенью пишу цветы и фрукты, а зимой дописываю, вспоминая их вкус, аромат. Я люблю импровизировать. Вкладывая чувства, эмоции, стремлюсь уйти от конкретики». И то, что классические постановочные натюрморты вдруг решают еще и какие-то другие параллельные задачи, становятся воплощением поисков – черта мастера сложившегося. Тема портрета может стать особой частью экспозиции выставки или размышлений искусствоведов, но хочется отдельно сказать об автопортретах. Почему художник обратился к автопортрету? Первые опыты относятся еще к «юношескому» этапу творчества – началу 1980-х годов. Они наивны и подражательны (кто из нас не «играл» в Рембрандта?), они типичны, если хотите, в упрямой попытке юношества доказать свою зрелость. Каждый новый «автопортрет» становился очередной попыткой оторвать у времени кусок пространства, запечатлеть то, чему предназначено исчезнуть. Вот он – ключ к пониманию автопортретов Хачатряна. Если выстроить их в очередь по мере создания, то отчетливо понимаешь, что не портретное сходство, не внутренние коллизии, не копание в себе было изобразительной целью художника. Он пытался ухватить дух или память времени. Хачатрян — очень национальный художник. В холодном имперском Питере он сохранил за собой право быть сыном маленькой и теплой страны. Он остался армянином, даже когда писал пейзажи средней полосы России. Картина «Берёзы», выполненная на Академической даче в 2000 году, изображающая типичный русский мотив, лишь только еще раз доказывает, что пишет он кистью и сердцем, распластовывая русские березы во всю широту армянской палитры. Я уходила в февральский зимний день из цветущего рая в холодную суровость питерской зимы. Но мне не было холодно: наверно, мне была дана в дорогу щедрость араратского солнца, запечатленного краской цирани… 2 марта 2010 г. в Большом зале Союза Художников открывается выставка работ Ашота Хачатряна, где будет представлено около 100 живописных полотен. Это не просто творческий отчет художника, а признание в любви к великому искусству живописи и свидетельство неустанного труда. Выставка будет работать до 14 марта.